|
XII
Они трудились над лодкой до полудня, а потом растянулись на траве рядом
с теплым потоком и принялись за обед. Подготовка к боевым действиям против
хнакры позволяла Рэнсому заговорить на интересующую его тему. Он не знал
местного слова со значением "война", поэтому спросил, как сумел:
- Бывает ли у вас, чтобы серони, или хросса, или пфифльтригги вот так,
с оружием в руках, шли друг против друга?
- А зачем? - удивился хросс.
Объяснить оказалось не так-то просто.
- Например, - наконец сказал Рэнсом. - у одного народа что-то есть,
а другой народ хочет забрать это себе, но первый народ не соглашается отдать...
Могут тогда другие применить силу? Могут сказать: "Отдайте, или мы вас
перебьем?"
- Что же они могут потребовать?
- Ну, например, еду.
- Если другим хнау нужна еда, почему же не дать? Мы часто так и делаем.
- А если вам самим не хватает?
- Волею Малельдила еда произрастает постоянно.
- Но послушай, Хьои, если у вас будет все больше и больше
детей, можно ли надеяться, что Малельдил расширит хандрамит и вырастит
достаточно пищи для всех?
- О таких вещах знают серони. Но зачем нам больше детей?
Рэнсом не знал, что и сказать. Но все же решился.
- Разве для хроссов зачинать детей - не наслаждение?
- Одно из самых великих, челховек. Мы зовем его любовью.
- У нас бывает так: испытав наслаждение, человек хочет, чтобы оно повторилось.
И может родиться столько детей, что пищи на всех не хватит.
Хьои не сразу понял, о чем толкует Рэнсом.
- Ты хочешь сказать, - протянул он, - что челховек может это делать
не год-два в жизни, а снова и снова?
- Вот именно!
- Но зачем? Не понимаю... Разве можно хотеть есть, когда пообедал,
или спать, когда выспался?
- Но ведь обедаем мы каждый день! А любовь, по твоим словам, приходит
к хросса лишь один раз в жизни.
- Зато наполняет всю жизнь. В юности он ищет себе пару, потом ухаживает
за избранницей, родит детей, воспитывает их, а потом вспоминает обо всем
этом, переживает заново и обращает в поэзию и мудрость.
- Так неужели ему довольно всего лишь вспоминать о наслаждении?
- Это все равно, что сказать: "Неужели мне довольно всего лишь есть
мою еду?"
- Не понимаю...
- Наслаждение становится наслаждением, только когда о нем вспоминаешь.
Ты говоришь так, будто наслаждение - это одно, а память о нем - совсем
другое. Но ведь они неразделимы. Серони могли бы объяснить это лучше, чем
я объясняю. Но в песне я сказал бы лучше, чем они. То, что ты зовешь воспоминанием,
довершает наслаждение, как "края" завершает и довершает песнь. Когда мы
с тобой встретились, момент встречи был и прошел. Сам по себе он ничто.
Теперь мы вспоминаем его и он понемногу растет. Но мы все еще знаем о нем
очень мало. Истинная встреча с тобой - это как я ее буду вспоминать, когда
придет время умирать. А та, что была, - только ее начало. Ты говорил, на
твоей хандре есть поэты. Разве они не учат вас этому?
- Некоторые, возможно, учат... - задумчиво проговорил Рэнсом. - Но
даже если говорить о песнях... неужели хроссу никогда не хочется снова
услышать какую-нибудь великолепную строку?
К несчастью, ответ Хьои опирался на тонкий семантический нюанс, в котором
Рэнсом так и не разобрался. В языке хроссов было два глагола, оба для него
означали "стремиться", "страстно желать". Хроссы, однако, их отчетливо
различали и даже противопоставляли. Поэтому, с точки зрения землянина,
Хьои попросту сказал, что любой бы к этому стремился ("уонделоне"), но
никто в здравом уме не стал бы к этому стремиться ("хлантелинс").
- Поистине, - продолжал хросс, - ты вовремя заговорил о песнях. Это
хороший пример. Ибо самая великолепная строка обретает полное значение
лишь благодаря всем строкам, следующим за ней. Если же вернуться к ней
снова, обнаружится, что она вовсе не так хороша, как казалось. Возвращением
можно ее уничтожить. Так бывает в хорошей песне.
- А в порченой песне, Хьои?
- Порченые песни слушать ни к чему, Челховек!
- А что ты скажешь о любви в порченой жизни?
- Может ли быть порченой жизнь хнау?
- Не хочешь же ты сказать, что порченых хроссов нет вообще!
Хьои задумался.
- Мне приходилось слышать о чем-то подобном, - сказал он наконец. -
Говорят, иногда детеныш определенного возраста начинает вести себя как-то
не так. Был один такой, он, по слухам, испытывал желание есть землю. Может
статься, где-нибудь существовал и хросс, который хотел, чтобы годы любви
у него продлились. Я о нем не слыхал, но все может быть. Зато я слышал
песнь о еще более странном хроссе, который жил давным-давно, и не в нашем
хандрамите. Он видел все в двойном размере: два солнца в небе, две головы
на шее. И, в конце концов, говорят, он впал в такое помрачение, что возжелал
иметь двух подруг. Ты можешь мне не верить, но в песне говорится, что он
любил двух хрессни.
Настал черед Рэнсома задуматься. Если Хьои говорит правду, он столкнулся
с естественно добродетельной, от природы моногамной расой. Хотя что в этом
такого уж странного? Известно, что у многих животных сексуальные инстинкты
проявляются лишь в сезон свадеб. Кроме того, если уж природа сотворила
такое чудо, как половой инстинкт, почему она не могла пойти еще дальше
и предписать влечение лишь к одной особи противоположного пола? Ему даже
смутно припомнилось, что кое-какие "низшие" земные организмы естественно
моногамны. Так или иначе. Рэнсому стало ясно, что среди хроссов неограниченная
рождаемость и супружеская неверность невозможны. И тут его осенило: не
в хроссах, а в людях таится главная загадка. Конечно, инстинкты хроссов
удивительны. Но куда удивительнее, что именно они - недостижимый пока моральный
идеал далекой земной расы! Ведь собственный половой инстинкт человека находится
в таком плачевном разладе с идеалом, что вся история человечества не есть
ли постоянная борьба между тем и другим? Хьои снова прервал молчание:
- Несомненно, нас сделал такими Малельдил. Где бы мы брали еду, если
бы у каждого было двадцать детей? И подумай, ведь жизнь стала бы невыносимой,
каждый миг наполнился бы страданием, если б мы все время призывали вернуться
какой-нибудь день или год. Но мы знаем, что каждый день жизни полон предвкушением
и памятью - из них-то и состоит каждый миг.
В глубине души Рэнсом был уязвлен тем, что его собственный мир явно
проигрывает на этом фоне. Он буркнул:
- И все-таки Малельдил подсунул вам хнакру!
- Ну, это же совсем другое дело! Я жажду убить хнакру, как и она жаждет
убить меня. Я мечтаю быть первым на первой лодке, первым ударить копьем,
когда лязгнут черные челюсти. Если она убьет меня, мой народ меня оплачет
и на мое место встанут мои братья. Но никто не хочет, чтобы все хнераки
исчезли. Не хочу этого и я. Как тебе объяснить? Ведь ты не понимаешь наши
песни! Хнакра - наш враг, но и наша возлюбленная. Когда она смотрит вниз
с водяной горы на севере, где она родилась, в наших сердцах живет ее радость.
Она летит в потоке водопада - и мы летим с ней. А когда приходит зима,
и озера скрывает от наших глаз густой пар, - мы смотрим ее глазами, чувствуем,
что ей пришла пора отправиться в путь. Изображения хнакры висят в наших
жилищах. Хнакра - знак всех хросса. В ней живет душа долины. Наши дети
начинают играть в хнакру, как только научаются плескаться на отмели.
- И тогда она их убивает?
- Очень редко. Хросса были бы порчеными, если б позволили ей подобраться
так близко. Мы выслеживаем ее задолго до этого. Да, Челховек, в мире есть
опасности, грозящие смертью, но им не сделать хнау несчастным. Только порченый
хнау мрачно смотрит вокруг. И вот что я еще скажу. Не будет лес веселым,
вода - теплой, а любовь - сладкой, если исчезнет смерть из озера. Я расскажу
тебе про день, который сделал меня тем, что я есть. Такой день бывает раз
в жизни, как любовь или служение Уарсе в Мельдилорне. Я был тогда молод,
почти детеныш. Но я отправился в далекое-далекое путешествие вверх по хандрамиту
в ту страну, где звезды сияют и в полдень и даже вода холодна. Я вскарабкался
по уступам к вершине огромного водопада и оказался на берегу заводи Балки,
где трепет и благоговение охватывают хнау. Стены скал уходят там к самым
небесам. Еще в древности на них были высечены гигантские священные знаки.
Там и грохочет водопад, именуемый Водяной Горой. Я был один наедине с Малельдилом,
ибо даже слово Уарсы не достигало меня. И с тех пор во все мои дни сердце
мое бьется сильнее, а песнь звучит громче. Но скажу тебе: все мои чувства
были бы иными, если б я не знал, что в Балки живут хнераки. Там я пил жизнь
полной чашей, ибо в заводи таилась смерть. И это был наилучший напиток,
не считая лишь одного.
- Какого?
- Напитка самой смерти в тот день, когда я выпью ее и уйду к Малельдилу.
Через несколько минут они снова принялись за работу.
Солнце уже опускалось, когда они возвращались через лес к селению. Тут
Рэнсом вспомнил о странной сцене по пути к берегу.
- Хьои, - заговорил он, - я вспоминаю: когда мы с тобой
встретились, но ты меня еще не заметил, ты все же заговорил. Потому
я и понял, что ты - хнау, иначе бы принял тебя за зверя и убежал. Но к
кому ты обращался?
- К эльдилу.
- Кто это? Я никого не видел.
- Разве в твоем мире нет эльдилов, Челховек? Трудно поверить.
- Но кто они такие?
- Они приходят от Уарсы. Думаю, что они - хнау.
- По пути к берегу мы встретили девочку. Она сказала, что разговаривает
с эльдилом, но я никого не заметил.
- Твои глаза, Челховек, устроены не так, как наши. Но эльдилов вообще
трудно углядеть. Они не похожи на нас: свет проходит сквозь них. Эльдила
можно увидеть, если смотреть в нужное место в нужный момент, да и то если
он сам этого пожелает. Бывает, что его принимаешь за солнечный луч или
даже покачивание листьев, но, присмотревшись, понимаешь, что здесь только
что был эльдил - и уже исчез. Не знаю, можно ли увидеть их твоими глазами.
Такие вещи известны серони.
|
|