|
XVIII
Когда процессия приблизилась, Рэнсом увидел, что идущие впереди несут
на головах три длинные узкие ноши, каждую по четыре хросса. За ними следовали
другие, с гарпунами, и вели за собой двух существ, которых Рэнсом не узнал.
Когда они показались в дальнем конце аллеи, свет бил им в спину. Они были
намного короче всех известных Рэнсому малакандрийских животных и, по всей
видимости, двуногие, хотя нижние конечности, толстые, как сардельки, ногами
можно было назвать лишь с натяжкой. Тела слегка сужались кверху, что придавало
им сходство с грушей, а голова была не круглой, как у хроссов, и не вытянутой,
как у сорнов, а почти квадратной. Они топали узкими, увесистыми ступнями,
вдавливая их в землю с какой-то излишней силой. Наконец стали видны их
лица - неровно окрашенные куски плоти в буграх и складках, обрамленные
темной щетиной. И вдруг с неописуемым волнением Рэнсом понял, что это люди.
Да, пленниками были Уэстон и Дивайн, и ему было дано на одно мгновение
увидеть человека глазами малакандрийца.
Идущие впереди приблизились к Уарсе на расстояние нескольких ярдов
и опустили свою ношу на землю. Тут Рэнсом увидел, что носилки - из неизвестного
ему металла, а на них - три мертвых хросса; они лежали на спине и застывшим
взглядом (им не закрыли глаза, как принято делать на Земле) недоуменно
смотрели на высокий золотой купол рощи. Рэнсом скорее угадал, что один
из них - Хьои, но сразу узнал его брата Хьяхи в хроссе, который отделился
от толпы и, почтительно приветствовав Уарсу, начал говорить.
Поначалу Рэнсом не слушал - его внимание было приковано к Уэстону и
Дивайну. Безоружные, они стояли под бдительной охраной вооруженных хроссов.
Оба, как и сам Рэнсом, не брились со дня высадки, оба были бледными и изможденными.
Уэстон стоял, скрестив руки на груди, и всем своим видом изображал безысходное
отчаяние. Дивайн засунул руки в карманы с мрачной яростью на лице. Конечно,
оба считали, что у них есть все основания для страха, и, надо отдать им
должное, не спасовали перед опасностью. Окруженные стражей, они были поглощены
происходящим и не заметили Рэнсома. До него наконец стали доходить слова
Хьяхи:
- Может быть, Уарса, смерть этих двоих и можно простить челховекам
- ведь они очень испугались, когда мы ночью напали на них. Скажем, это
была охота и двое погибли, как в битве с хнакрой. Но Хьои не сделал им
ничего плохого и не пугал их, а они убили его издалека, оружием трусов.
И вот он лежит здесь, а ведь он - хнакрапунт и замечательный поэт. Я говорю
так не потому, что он был мне братом, - это знает весь хандрамит.
И тогда пленники впервые услышали голос Уарсы.
- Почему вы убили моих хнау? - спросил он.
Уэстон и Дивайн стали тревожно озираться.
- Господи! - воскликнул по-английски Дивайн. - Ни за что не поверю,
что у них тут громкоговоритель.
- Чревовещание, - ответил Уэстон хриплым шепотом. - Сплошь и рядом
среди дикарей. Колдун-врачеватель или знахарь делает вид, что впал в транс.
Определим, кто знахарь, и будем обращаться все время к нему. Он поймет,
что мы его раскусили, и собьется. Попытайтесь понять, кто из этих тварей
в трансе... Черт меня дери, засек!
Нельзя отказать Уэстону в проницательности - он обратил внимание на
единственного, кто не стоял в благоговейной позе, а сидел на корточках,
прикрыв глаза. Это был пожилой хросс прямо рядом с ним. Шагнув к нему,
Уэстон вызывающе прокричал (язык он знал очень плохо):
- Зачем отбирали наш пиф-паф? Мы очень сердиться. Мы не бояться.
Он думал, что это произведет большое впечатление. К несчастью, теорию
его никто не разделял. Старик - его прекрасно знали все, не исключая и
Рэнсома, - прибыл не с траурной процессией, а гораздо раньше. Разумеется,
он и не думал выказывать неуважение к Уарсе; просто еще до начала церемонии
он плохо себя почувствовал, что в этом возрасте обычно для всех хнау, а
теперь, когда приступ миновал, наслаждался глубоким сном. От крика у него
только дернулся ус, но глаза он не открыл.
Снова раздался голос Уарсы.
- Почему ты обращаешься к нему? - сказал он. - Это я спрашиваю, почему
вы убили моих хнау.
- Отпускай нас, потом отвечать, - ревел Уэстон над спящим хроссом.
- Ты думать, мы без силы! Думать, ты делать, что хотеть. Ты не мочь. Большой
сильный человек с неба нас посылать. Ты не делать, что мы хотеть, - он
приходить, всех вас убивать. Пиф! Паф!
- Я не понимаю, что значит "пиф-паф", - сказал голос. - Почему ты убил
моих хнау?
- Скажите, что это вышло нечаянно, - зашептал Дивайн по-английски.
- Я же вам говорил, - ответил ему Уэстон, - с туземцами так нельзя.
Стоит проявить слабость - тут же горло перегрызут. Они понимают только
угрозы.
- Ладно, валяйте, - пробурчал Дивайн. Он явно терял доверие к своему
компаньону.
Уэстон прочистил горло и снова напустился на старого хросса.
- Мы его убивать! - надрывался он. - Показывать, что мы мочь! Кто не
делать, что мы говорить, мы его убивать! Пиф-паф! Вы делать, что мы говорить,
а мы вам давать красивый вещь. Смотри! Смотри! - и к вящему ужасу Рэнсома,
Уэстон выхватил из кармана дешевые разноцветные бусы и принялся размахивать
ими перед носом своих стражей, медленно кружа на месте и вопя: - Хорош!
Хорош! Смотри! Смотри!
Результаты превзошли все его ожидания. Целая буря звуков, которых и
не слышало ухо человека, взорвала тишину священного места и разбудила эхо
далеких гор. Хроссы лаяли, пфифльтригги пищали, сорны гудели, и в воздухе
слабо, но явственно звенели голоса эльдилов. К чести Уэстона надо сказать,
что он хотя и побледнел, самообладания не утратил.
- Вы не кричать на меня! - загремел он. - Не запугать! Я вас не бояться!
- Не обижайся на них, - сказал Уарса, и даже голос его стал иным. -
Они не кричат на тебя, они смеются. Но Уэстон не знал, как по-малакандрийски
"смеяться"; впрочем, он и на любом языке не вполне понимал смысл этого
слова. Рэнсом, сгорая от стыда, готов был молиться, чтобы он прекратил
эксперимент - но он плохо знал Уэстона. Тот ждал, чтобы шум улегся. Он
знал, что в точности следует правилам обращения с дикарями - запугать,
потом уластить, - и был не из тех, у кого опустятся руки от одной-двух
неудач. Поэтому он снова завертелся на месте, как детский волчок при замедленной
съемке, вытирая левой рукой пот со лба, - в правой были бусы. Зрителей
охватил новый приступ хохота, совершенно заглушивший его увещевания, и
лишь по движению губ можно было догадаться, что он все орет: "Хорош! Хорош!".
Вдруг смех стал чуть ли не вдвое громче. Сами звезды были против Уэстона.
В его ученой голове всплыло туманное воспоминание, как давным-давно он
развлекал годовалую племянницу - и, наклонив голову набок, он стал выделывать
странные, почти танцевальные па. Насколько Рэнсом слышал, приговаривал
он что-то вроде: "У-тю-тю-тю!".
Наконец крупнейший физик изнемог и остановился. Такого представления
Малакандра еще не видела и встретила шумным восторгом. Когда все умолкли,
Рэнсом услышал, что Дивайн говорит по-английски:
- Уэстон, ради Бога, перестаньте корчить шута. Сами видите - ничего
не выйдет.
- Да, что-то не выходит, - признал Уэстон. - Вероятно, они тупее, чем
мы предполагали. Как вы думаете, стоит еще раз попробовать? А может, теперь
вы?
- А, черт! - простонал Дивайн, отвернулся, уселся прямо на землю, достал
портсигар и закурил.
- Дам-ка я это колдуну, - сказал Уэстон и, воспользовавшись тем, что
все завороженно следили за действиями Дивайна, беспрепятственно приблизился
к пожилому хроссу, чтобы надеть ему бусы на шею. Но и это ему не удалось
- голова у хросса была слишком велика, так что они застряли, и получился,
какой-то венец набекрень. Хросс повел головой, как собака, потревоженная
мухой, немного всхрапнул и не проснулся.
Тогда голос Уарсы обратился к Рэнсому:
- Может быть, твои собратья обделены рассудком, Рэнсом с Тулкандры,
или слишком боятся меня?
- Нет, Уарса, - сказал Рэнсом. - По-моему, они не могут поверить, что
ты здесь, и думают, что все эти хнау - маленькие дети. Толстый человек
пытается их напугать, а потом задобрить подарками.
Услышав Рэнсома, пленники разом обернулись. Уэстон открыл было рот,
но Рэнсом опередил его и сказал по-английски:
- Уэстон, это не обман. Это голос реального существа, оно стоит там,
где, если присмотришься, виден свет или что-то вроде света. Оно не менее
разумно, чем мы, люди, и, кажется, живет невероятно долго. Перестаньте
вести себя с ним, как с ребенком, отвечайте ему. Я бы вам посоветовал не
лгать и не орать.
- Похоже, у этих тварей хватило ума, чтобы спеться с вами, - пробурчал
Уэстон. Тем не менее, когда он снова обратился к спящему хроссу, не в силах
расстаться со своей навязчивой идеей, голос его звучал иначе.
- Мы не хотеть убивать, - сказал он, указывая на Хьои.
- Да, да, не хотеть. Сорны нам велеть приводить человек, его дать для
большая голова. Мы уходить назад в небо. Он приходить, - тут оратор указал
на Рэнсома, - с нами. Он очень порченый, он убегать, не слушать сорнов,
как мы. Мы за ним бежать, приводить сорнам - пусть делать, что мы говорить,
что сорны говорить, ясно? Он нас не слушать. Убегать, убегать. Мы бежать
за ним, видеть большой черный, думать он нас убивать, мы его убивать -
пиф! паф! Все порченый человек. Он не убегать, хороший быть - мы за ним
не бежать, черного не убивать! Вы порченый брать - он делать беду - вы
его брать, нас отпускать. Он вас бояться, мы не бояться. Слушай...
В этот момент непрерывные вопли Уэстона произвели наконец тот эффект,
которого он так упорно добивался. Спящий открыл глаза и кротко посмотрел
на него в некотором замешательстве. Потом, постепенно осознав свою вину,
медленно выпрямился, отвесил Уарсе почтительный поклон и заковылял прочь,
так и не заметив сползшего на ухо венца. А Уэстон все еще с открытым ртом
провожал растерянным взглядом удаляющуюся фигуру, пока она не скрылась
между стеблей рощи.
И снова голос Уарсы прервал тишину:
- Мы достаточно повеселились. Пора услышать правдивые ответы на все
вопросы. У тебя что-то не в порядке с головой, хнау с Тулкандры. В ней
слишком много крови. Здесь ли Фирикитекила?
- Здесь, Уарса, - отозвался один пфифльтригг.
- У тебя есть в цистернах вода, в которую впущен холод?
- Да, Уарса.
- Пусть тогда этого плотного хнау отведут в гостиницу и опустят его
голову в холодную воду. Много раз, и побольше воды. Потом приведите его
назад. А мы тем временем позаботимся о мертвых хроссах.
Уэстон не совсем понял, что говорит голос, - он все еще пытался определить
его источник. Но когда его подхватили и повлекли куда-то сильные руки хроссов,
он испытал настоящий ужас. Рэнсом хотел крикнуть ему вслед что-нибудь ободряющее,
но Уэстон вопил так, что ничего бы не услышал. Он смешивал английский с
малакандрийским, и последнее, что донеслось до Рэнсома, был пронзительный
крик:
- Поплатитесь за это... пиф! паф!.. Рэнсом, ради Бога... Рэнсом! Рэнсом!
- А теперь, - сказал Уарса, когда настала тишина, - давайте почтим
моих мертвых хнау.
При этих словах десять хроссов вышли вперед к носилкам.
Они подняли головы и, хотя никто не подавал им знака, запели.
Когда впервые знакомишься с новым искусством, то, что вначале казалось
бессмысленным, в какой-то миг вдруг приподнимает край завесы над тайной,
и один краткий взгляд на скрытые внутри неистощимые возможности повергает
вас в восторг, с каким не сравнится никакое последующее, сколь угодно искушенное
понимание частностей. И для Рэнсома настал такой момент, когда он слушал
малакандрийское пение; он понял, что эти ритмы порождены иною кровью, чем
наша, быстрее бьющимся сердцем и большим жаром. Узнав и полюбив этот народ,
теперь он хоть немного услышал их музыку их ушами. С первыми тактами гортанной
песни перед ним возникли огромные глыбы, мчащиеся на немыслимой скорости,
пляшущие великаны, вечная скорбь, вечное утешение и еще что-то неясное,
но бесконечно близкое. Душа его исполнилась благоговения, словно райские
врата открылись перед ним.
- Пусть уйдет тело, - пели хроссы. - Пусть уйдет, растворится, и не
станет его. Урони, освободи, вырони тихо, как пальцы склонившегося над
водой роняют камень. Дай ему упасть, утонуть, исчезнуть. Там, под покровом,
ничто ему не помешает, ибо в воде нет слоев, она едина и нераздельна. Отправь
его в путь, из которого нет возврата. Дай ему опуститься, из него поднимутся
хнау. Это - вторая жизнь, другое начало. Откройся, о пестрый мир, неведомый,
безбрежный! Ты - второй, и лучший; этот, первый - немощен. Когда внутри
миров был жар, в них рождалась жизнь, но то были бледные цветы, темные
цветы. Мы видим их детей - они растут вдали от солнца, в местах печальных.
Потом небеса породили другие миры, в них -дерзновенные вьюны, ярковолосые
леса, ланиты цветов. Первое - темней, второе - ярче. Первое - от миров,
второе - от солнца.
Вот примерно то, что Рэнсому удалось запомнить и перевести. Когда песнь
кончилась, Уарса сказал:
- Рассыплем движения, которые были их телами. Так рассеет и Малельдил
все миры, когда истощится первое, немощное.
Он дал знак одному из пфифльтриггов, тот поднялся и подошел к покойным.
Хроссы, отступив шагов на десять, опять запели, но тихо, почти неслышно.
Пфифлътригг дотронулся до каждого из мертвых небольшим стеклянным то ли
хрустальным предметом, потом по-лягушечьи отпрыгнул. От ослепительного
света Рэнсом зажмурился, в лицо ему будто ударил сильный ветер, но лишь
на долю секунды. Потом все стихло, гробы оказались пустыми.
- Господи, как бы эта штука пригодилась на Земле! - сказал Дивайн Рэнсому.
- Представляете, убийце и думать не надо, куда девать труп!
Рэнсом думал о Хьои и не ответил ему. Он бы и не успел ничего сказать
- показались стражи, ведущие злосчастного Уэстона, и все обернулись к ним.
|
|