Когда процессия приблизилась, Рэнсом увидел, что идущие впереди несут на головах три длинные узкие ноши, каждую по четыре хросса. За ними следовали другие, с гарпунами, и вели за собой двух существ, которых Рэнсом не узнал. Когда они показались в дальнем конце аллеи, свет бил им в спину. Они были намного короче всех известных Рэнсому малакандрийских животных и, по всей видимости, двуногие, хотя нижние конечности, толстые, как сардельки, ногами можно было назвать лишь с натяжкой. Тела слегка сужались кверху, что придавало им сходство с грушей, а голова была не круглой, как у хроссов, и не вытянутой, как у сорнов, а почти квадратной. Они топали узкими, увесистыми ступнями, вдавливая их в землю с какой-то излишней силой. Наконец стали видны их лица - неровно окрашенные куски плоти в буграх и складках, обрамленные темной щетиной. И вдруг с неописуемым волнением Рэнсом понял, что это люди. Да, пленниками были Уэстон и Дивайн, и ему было дано на одно мгновение увидеть человека глазами малакандрийца.
Идущие впереди приблизились к Уарсе на расстояние нескольких ярдов и опустили свою ношу на землю. Тут Рэнсом увидел, что носилки - из неизвестного ему металла, а на них - три мертвых хросса; они лежали на спине и застывшим взглядом (им не закрыли глаза, как принято делать на Земле) недоуменно смотрели на высокий золотой купол рощи. Рэнсом скорее угадал, что один из них - Хьои, но сразу узнал его брата Хьяхи в хроссе, который отделился от толпы и, почтительно приветствовав Уарсу, начал говорить.
Поначалу Рэнсом не слушал - его внимание было приковано к Уэстону и Дивайну. Безоружные, они стояли под бдительной охраной вооруженных хроссов. Оба, как и сам Рэнсом, не брились со дня высадки, оба были бледными и изможденными. Уэстон стоял, скрестив руки на груди, и всем своим видом изображал безысходное отчаяние. Дивайн засунул руки в карманы с мрачной яростью на лице. Конечно, оба считали, что у них есть все основания для страха, и, надо отдать им должное, не спасовали перед опасностью. Окруженные стражей, они были поглощены происходящим и не заметили Рэнсома. До него наконец стали доходить слова Хьяхи:
- Может быть, Уарса, смерть этих двоих и можно простить челховекам - ведь они очень испугались, когда мы ночью напали на них. Скажем, это была охота и двое погибли, как в битве с хнакрой. Но Хьои не сделал им ничего плохого и не пугал их, а они убили его издалека, оружием трусов. И вот он лежит здесь, а ведь он - хнакрапунт и замечательный поэт. Я говорю так не потому, что он был мне братом, - это знает весь хандрамит.
И тогда пленники впервые услышали голос Уарсы.
- Почему вы убили моих хнау? - спросил он.
Уэстон и Дивайн стали тревожно озираться.
- Господи! - воскликнул по-английски Дивайн. - Ни за что не поверю, что у них тут громкоговоритель.
- Чревовещание, - ответил Уэстон хриплым шепотом. - Сплошь и рядом среди дикарей. Колдун-врачеватель или знахарь делает вид, что впал в транс. Определим, кто знахарь, и будем обращаться все время к нему. Он поймет, что мы его раскусили, и собьется. Попытайтесь понять, кто из этих тварей в трансе... Черт меня дери, засек!
Нельзя отказать Уэстону в проницательности - он обратил внимание на единственного, кто не стоял в благоговейной позе, а сидел на корточках, прикрыв глаза. Это был пожилой хросс прямо рядом с ним. Шагнув к нему, Уэстон вызывающе прокричал (язык он знал очень плохо):
- Зачем отбирали наш пиф-паф? Мы очень сердиться. Мы не бояться.
Он думал, что это произведет большое впечатление. К несчастью, теорию его никто не разделял. Старик - его прекрасно знали все, не исключая и Рэнсома, - прибыл не с траурной процессией, а гораздо раньше. Разумеется, он и не думал выказывать неуважение к Уарсе; просто еще до начала церемонии он плохо себя почувствовал, что в этом возрасте обычно для всех хнау, а теперь, когда приступ миновал, наслаждался глубоким сном. От крика у него только дернулся ус, но глаза он не открыл.
Снова раздался голос Уарсы.
- Почему ты обращаешься к нему? - сказал он. - Это я спрашиваю, почему вы убили моих хнау.
- Отпускай нас, потом отвечать, - ревел Уэстон над спящим хроссом. - Ты думать, мы без силы! Думать, ты делать, что хотеть. Ты не мочь. Большой сильный человек с неба нас посылать. Ты не делать, что мы хотеть, - он приходить, всех вас убивать. Пиф! Паф!
- Я не понимаю, что значит "пиф-паф", - сказал голос. - Почему ты убил моих хнау?
- Скажите, что это вышло нечаянно, - зашептал Дивайн по-английски.
- Я же вам говорил, - ответил ему Уэстон, - с туземцами так нельзя. Стоит проявить слабость - тут же горло перегрызут. Они понимают только угрозы.
- Ладно, валяйте, - пробурчал Дивайн. Он явно терял доверие к своему компаньону.
Уэстон прочистил горло и снова напустился на старого хросса.
- Мы его убивать! - надрывался он. - Показывать, что мы мочь! Кто не делать, что мы говорить, мы его убивать! Пиф-паф! Вы делать, что мы говорить, а мы вам давать красивый вещь. Смотри! Смотри! - и к вящему ужасу Рэнсома, Уэстон выхватил из кармана дешевые разноцветные бусы и принялся размахивать ими перед носом своих стражей, медленно кружа на месте и вопя: - Хорош! Хорош! Смотри! Смотри!
Результаты превзошли все его ожидания. Целая буря звуков, которых и не слышало ухо человека, взорвала тишину священного места и разбудила эхо далеких гор. Хроссы лаяли, пфифльтригги пищали, сорны гудели, и в воздухе слабо, но явственно звенели голоса эльдилов. К чести Уэстона надо сказать, что он хотя и побледнел, самообладания не утратил.
- Вы не кричать на меня! - загремел он. - Не запугать! Я вас не бояться!
- Не обижайся на них, - сказал Уарса, и даже голос его стал иным. - Они не кричат на тебя, они смеются. Но Уэстон не знал, как по-малакандрийски "смеяться"; впрочем, он и на любом языке не вполне понимал смысл этого слова. Рэнсом, сгорая от стыда, готов был молиться, чтобы он прекратил эксперимент - но он плохо знал Уэстона. Тот ждал, чтобы шум улегся. Он знал, что в точности следует правилам обращения с дикарями - запугать, потом уластить, - и был не из тех, у кого опустятся руки от одной-двух неудач. Поэтому он снова завертелся на месте, как детский волчок при замедленной съемке, вытирая левой рукой пот со лба, - в правой были бусы. Зрителей охватил новый приступ хохота, совершенно заглушивший его увещевания, и лишь по движению губ можно было догадаться, что он все орет: "Хорош! Хорош!". Вдруг смех стал чуть ли не вдвое громче. Сами звезды были против Уэстона. В его ученой голове всплыло туманное воспоминание, как давным-давно он развлекал годовалую племянницу - и, наклонив голову набок, он стал выделывать странные, почти танцевальные па. Насколько Рэнсом слышал, приговаривал он что-то вроде: "У-тю-тю-тю!".
Наконец крупнейший физик изнемог и остановился. Такого представления Малакандра еще не видела и встретила шумным восторгом. Когда все умолкли, Рэнсом услышал, что Дивайн говорит по-английски:
- Уэстон, ради Бога, перестаньте корчить шута. Сами видите - ничего не выйдет.
- Да, что-то не выходит, - признал Уэстон. - Вероятно, они тупее, чем мы предполагали. Как вы думаете, стоит еще раз попробовать? А может, теперь вы?
- А, черт! - простонал Дивайн, отвернулся, уселся прямо на землю, достал портсигар и закурил.
- Дам-ка я это колдуну, - сказал Уэстон и, воспользовавшись тем, что все завороженно следили за действиями Дивайна, беспрепятственно приблизился к пожилому хроссу, чтобы надеть ему бусы на шею. Но и это ему не удалось - голова у хросса была слишком велика, так что они застряли, и получился, какой-то венец набекрень. Хросс повел головой, как собака, потревоженная мухой, немного всхрапнул и не проснулся.
Тогда голос Уарсы обратился к Рэнсому:
- Может быть, твои собратья обделены рассудком, Рэнсом с Тулкандры, или слишком боятся меня?
- Нет, Уарса, - сказал Рэнсом. - По-моему, они не могут поверить, что ты здесь, и думают, что все эти хнау - маленькие дети. Толстый человек пытается их напугать, а потом задобрить подарками.
Услышав Рэнсома, пленники разом обернулись. Уэстон открыл было рот, но Рэнсом опередил его и сказал по-английски:
- Уэстон, это не обман. Это голос реального существа, оно стоит там, где, если присмотришься, виден свет или что-то вроде света. Оно не менее разумно, чем мы, люди, и, кажется, живет невероятно долго. Перестаньте вести себя с ним, как с ребенком, отвечайте ему. Я бы вам посоветовал не лгать и не орать.
- Похоже, у этих тварей хватило ума, чтобы спеться с вами, - пробурчал Уэстон. Тем не менее, когда он снова обратился к спящему хроссу, не в силах расстаться со своей навязчивой идеей, голос его звучал иначе.
- Мы не хотеть убивать, - сказал он, указывая на Хьои.
- Да, да, не хотеть. Сорны нам велеть приводить человек, его дать для большая голова. Мы уходить назад в небо. Он приходить, - тут оратор указал на Рэнсома, - с нами. Он очень порченый, он убегать, не слушать сорнов, как мы. Мы за ним бежать, приводить сорнам - пусть делать, что мы говорить, что сорны говорить, ясно? Он нас не слушать. Убегать, убегать. Мы бежать за ним, видеть большой черный, думать он нас убивать, мы его убивать - пиф! паф! Все порченый человек. Он не убегать, хороший быть - мы за ним не бежать, черного не убивать! Вы порченый брать - он делать беду - вы его брать, нас отпускать. Он вас бояться, мы не бояться. Слушай...
В этот момент непрерывные вопли Уэстона произвели наконец тот эффект, которого он так упорно добивался. Спящий открыл глаза и кротко посмотрел на него в некотором замешательстве. Потом, постепенно осознав свою вину, медленно выпрямился, отвесил Уарсе почтительный поклон и заковылял прочь, так и не заметив сползшего на ухо венца. А Уэстон все еще с открытым ртом провожал растерянным взглядом удаляющуюся фигуру, пока она не скрылась между стеблей рощи.
И снова голос Уарсы прервал тишину:
- Мы достаточно повеселились. Пора услышать правдивые ответы на все вопросы. У тебя что-то не в порядке с головой, хнау с Тулкандры. В ней слишком много крови. Здесь ли Фирикитекила?
- Здесь, Уарса, - отозвался один пфифльтригг.
- У тебя есть в цистернах вода, в которую впущен холод?
- Да, Уарса.
- Пусть тогда этого плотного хнау отведут в гостиницу и опустят его голову в холодную воду. Много раз, и побольше воды. Потом приведите его назад. А мы тем временем позаботимся о мертвых хроссах.
Уэстон не совсем понял, что говорит голос, - он все еще пытался определить его источник. Но когда его подхватили и повлекли куда-то сильные руки хроссов, он испытал настоящий ужас. Рэнсом хотел крикнуть ему вслед что-нибудь ободряющее, но Уэстон вопил так, что ничего бы не услышал. Он смешивал английский с малакандрийским, и последнее, что донеслось до Рэнсома, был пронзительный крик:
- Поплатитесь за это... пиф! паф!.. Рэнсом, ради Бога... Рэнсом! Рэнсом!
- А теперь, - сказал Уарса, когда настала тишина, - давайте почтим моих мертвых хнау.
При этих словах десять хроссов вышли вперед к носилкам.
Они подняли головы и, хотя никто не подавал им знака, запели.
Когда впервые знакомишься с новым искусством, то, что вначале казалось бессмысленным, в какой-то миг вдруг приподнимает край завесы над тайной, и один краткий взгляд на скрытые внутри неистощимые возможности повергает вас в восторг, с каким не сравнится никакое последующее, сколь угодно искушенное понимание частностей. И для Рэнсома настал такой момент, когда он слушал малакандрийское пение; он понял, что эти ритмы порождены иною кровью, чем наша, быстрее бьющимся сердцем и большим жаром. Узнав и полюбив этот народ, теперь он хоть немного услышал их музыку их ушами. С первыми тактами гортанной песни перед ним возникли огромные глыбы, мчащиеся на немыслимой скорости, пляшущие великаны, вечная скорбь, вечное утешение и еще что-то неясное, но бесконечно близкое. Душа его исполнилась благоговения, словно райские врата открылись перед ним.
- Пусть уйдет тело, - пели хроссы. - Пусть уйдет, растворится, и не станет его. Урони, освободи, вырони тихо, как пальцы склонившегося над водой роняют камень. Дай ему упасть, утонуть, исчезнуть. Там, под покровом, ничто ему не помешает, ибо в воде нет слоев, она едина и нераздельна. Отправь его в путь, из которого нет возврата. Дай ему опуститься, из него поднимутся хнау. Это - вторая жизнь, другое начало. Откройся, о пестрый мир, неведомый, безбрежный! Ты - второй, и лучший; этот, первый - немощен. Когда внутри миров был жар, в них рождалась жизнь, но то были бледные цветы, темные цветы. Мы видим их детей - они растут вдали от солнца, в местах печальных. Потом небеса породили другие миры, в них -дерзновенные вьюны, ярковолосые леса, ланиты цветов. Первое - темней, второе - ярче. Первое - от миров, второе - от солнца.
Вот примерно то, что Рэнсому удалось запомнить и перевести. Когда песнь кончилась, Уарса сказал:
- Рассыплем движения, которые были их телами. Так рассеет и Малельдил все миры, когда истощится первое, немощное.
Он дал знак одному из пфифльтриггов, тот поднялся и подошел к покойным. Хроссы, отступив шагов на десять, опять запели, но тихо, почти неслышно. Пфифлътригг дотронулся до каждого из мертвых небольшим стеклянным то ли хрустальным предметом, потом по-лягушечьи отпрыгнул. От ослепительного света Рэнсом зажмурился, в лицо ему будто ударил сильный ветер, но лишь на долю секунды. Потом все стихло, гробы оказались пустыми.
- Господи, как бы эта штука пригодилась на Земле! - сказал Дивайн Рэнсому. - Представляете, убийце и думать не надо, куда девать труп!
Рэнсом думал о Хьои и не ответил ему. Он бы и не успел ничего сказать - показались стражи, ведущие злосчастного Уэстона, и все обернулись к ним.