Краска была повсюду. Холст был почти не виден под кляксами, пятнами, хаотическими мазками всех цветов. Стены были тоже заляпаны и забрызганы, как и пол, и оконные стекла, и несколько других работ Карла.
А он продолжал густо набирать краску из всех банок по очереди, выдавливать из тюбиков и в слепом безумии разбрызгивать ее вокруг. Слезы застилали ему глаза; с бессильными стонами, порой с яростным рычанием он хлестал, молотил по холсту кистями, безжалостно уродуя пространство взрывами цветовых пятен.

Его вселенная взорвалась, рассыпалась на бессмысленные, разрозненные куски.

- Карл! - Джон ворвался в мастерскую, когда этот дикий вопль красок звучал на самой отчаянной ноте. - Карл, прекрати! Прошу тебя!

- Я не слышу тебя! - прокричал Карл. - Я ничего больше не слышу! Я ничего больше не вижу! Я ничего не понимаю! Джон попытался схватить его за руку, удержать.

- Карл, да перестань же, ты разводишь грязь...Карл оттолкнул его.

- Что такое грязь? Что такое искусство? Что есть любовь, что ненависть, что есть Истина? Я не знаю, и ты тоже не знаешь!

- Карл...

Карл резко обернулся: лицо забрызгано краской, руки измазаны, в глазах пылает ярость дикого зверя. Ему не пришлось подбирать слова: он мысленно повторял их с каждым ударом кисти:

- Я искал ответы на вопросы, и весь мир игнорировал меня! Я искал Бога, и Он послал мне тебя! И я надеялся узнать от тебя Истину, а ты... ты разрушил мою вселенную и перешел к блоку рекламы!

- Хорошо, Карл... ладно. Я знаю, это сложно понять...Очень трудно. - Джон посмотрел на заляпанный холст. - И если это то, что ты думаешь обо мне... пускай, я не виню тебя...

- Я уже нарисовал твой портрет. Портрет единственного отца, которого смог найти в тебе.

- Мне бы хотелось увидеть его, Карл.

- Я не могу найти его. Никто не может.

- Что ты имеешь в виду?

- Я плакал на заупокойной службе по дедушке. Ты видел? Джон удивился, когда Карл заговорил об этом.

- Да. Я недоумевал... Я действительно хотел понять, почему...

Карл обвел взглядом мастерскую, все приборы и инструменты, аккуратно расставленные, разложенные и развешанные по своим местам.

-  Потому что он знал одну вещь. Он знал, на чем он стоит и кто он есть. Если бы дедушка прожил хотя бы немного дольше, я бы мог узнать его, мы могли бы найти общий язык, понимаешь? - Карл снова обвел взглядом помещение, потом выкрикнул: - Я здесь чужой! - и бросился к двери.

- Карл! Карл, не уходи! Мы можем все обсудить!

Карл с грохотом захлопнул дверь за собой, оставив на дверной ручке пятна зеленой, синей, красной и черной краски.

И Джон остался один - посреди самой впечатляющей, самой выразительной работы, созданной когда-либо Карлом. Повсюду, куда ни кинь взгляд, царили хаос, гнев и отчаяние. Маленькая мастерская, которую Папа Баррет построил и оборудовал с таким вниманием к мелочам, с такой любовью и заботой, была теперь разрушена, осквернена взрывами неуместных, бессмысленных цветовых пятен.

А посреди всего этого стоящий на верстаке маленький телевизор продолжал тараторить без остановки, настойчиво внушая: купи, купи, купи, возьми, используй, развлекись, забудь, смейся, смейся, смейся над всем, не думай ни о чем; посмотри на то, посмотри на это, это новое, современное, не похожее на прежнее, это фантастично, это пикантно, ты никогда не видел ничего подобного, не упусти!
Потом другая тошнотворная, наигранно вдохновенная реклама: "В наше время вам нужен честный человек, человек, которому вы можете доверять!"

Джон выругался. "Как будто мне мало всей этой гнусной болтовни по ящику, так нет, теперь еще выслушивай очередную рекламу из разряда "Голосуйте за Слэйтера!"". Он потянулся к кнопке "вкл. - выкл.", дававшей бесценную возможность вернуться обратно в мир здравого смысла.

"Джон Баррет! - торжественно возвестил ящик. - Честный взгляд на мир как он есть!"

И лицо Джона Баррета на экране. Крупное, смелое, честное. Высший класс. Хочешь не хочешь, обомрешь от восторга.

Джон застыл на несколько секунд, пока его лицо оставалось на экране. Он совершенно ясно чувствовал: маленький ящик смеялся, издевался над ним! Джон отчетливо слышал его хихиканье! Ящик насмешливо совал Джону под нос... его самого. Сначала он напряженно слушал и смотрел; он понял все; он позволил все швырнуть себе в лицо. А потом, оглушенный и подавленный, заставил ящик заткнуться. Выключил, перекрыл источник жизни.

Телевизор погас и уставился на него без всякого выражения. Джон попятился прочь, не сводя с него глаз, ненавидя его, ненавидя себя.

Он вздрогнул, заметив под потолком, между балками, некое видение: призрак, лицо, смотрящее на него сверху!

Холодное. Безжизненное. Бездушное. Красивое. Честное. Безупречное. Его лицо. Лицо профессионала, готового со всей объективностью сообщить вам новости - самые достоверные, самые последние. Номер один. Главный источник информации.

Работа Карла. Портрет человека без недостатков. В полной мере выражающий суть телеведущего Джона Баррета.
И он смотрел на мир сверху. Возвышенный, не досягаемый, не доступный. "Я не могу найти его,- сказал Карл.- Никто не может".
Маленький ящик только что смеялся над ним. Теперь этот портрет стыдил его. "Неужели это я?" - подумал Джон.

- О Господи, - прошептал он, - да кто же я? Кто же я на самом деле?

Господь услышал его вопрос.
И Джон понял это. "Нет, нет, мне не следовало спрашивать. Я не хочу знать ответ. По крайней мере, дай мне самому разобраться в себе... Не говори мне... Пожалуйста, не говори".

Но Господь услышал вопрос.

Джон знал, что привлек внимание Бога; он потревожил Бога. Он не хотел делать этого, но ясно чувствовал, что произошло. Где-то в огромной, бесконечной вселенной - а возможно, повсюду - Господь услышал голос Джона. Он услышал вопрос, остановился и обернулся.

"Господи... не смотри на меня. На самом деле это не так ужи важно. Я не хотел..."

Ответ уже в пути. От Бога? От Всемогущего Господа? В маленьком здании царила мертвая тишина. Ни звука. Безжизненный ящик стоял на верстаке. Джон слышал пение ветра за окнами, лай собаки, слабое поскрипывание балок... стук собственного сердца.

Он услышит любой звук, который раздастся здесь. Любой голос. Ответ уже в пути. Джон снова посмотрел на балки. Что это за брусы, два на четыре? Он представил, как они легко ломаются, словно зубочистки. Они не укроют его от Бога. Он обвел взглядом старые одностворчатые окна. На некоторых стеклах до сих пор оставались трещины. Он разбил их еще мальчишкой. Они не укроют его от Бога.

Все это здание было всего лишь жалкой скорлупкой, сложенной из палочек. Его может унести ураган, разрушить землетрясение, сжечь молния. Оно не укроет Джона от Бога.

Господь уже в пути. Господь скоро явится сюда. Ох... А что, если Господь видит этот портрет? А что, если Он видит этот ужасный разгром? А что, если Он говорит с Карлом?

Джон снова поглядел на свой портрет, установленный между балками. Телеведущий просто смотрел на него неподвижным взглядом - по обыкновению хладнокровный, собранный, исполненный чувства ответственности... картонный.

"Ложь? О Боже, пусть это буду не я. Я не похож на того парня наверху... Это не я".

"Но пожалуйста... не говори мне, кто я такой. Пока не говори. Я этого не вынесу".

Джон несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь привести мысли в порядок. Ему нужно было успокоиться.

Он решил помолиться. Конечно. Почему бы и нет? Он вырос в церкви. Он верил в Бога и всегда говорил об этом. Он был неплохим человеком... По крайней мере, старался быть таким.

- Господи... - "Стой, не молись, ты сдашь свои позиции! Он явится к тебе! Неужели ты хочешь, чтобы Он увидел тебя в таком виде?"

"Я схожу с ума, - подумал Джон. - Мне надо убраться отсюда". Он подошел к двери. Краска, оставленная Карлом на дверной ручке, еще не высохла. Выйдя на улицу, Джон почувствовал на пальцах что-то скользкое. Он опустился на одно колено и принялся яростно тереть руку о траву. Он хотел избавиться от этой краски. "Нет, Господи, это был не я, я не виноват. Я не знал, что Карл так поступит. Я не знаю, почему он так поступил. Это дело не имеет ко мне никакого отношения!"

Джон поднялся на ноги и стремительно двинулся к тротуару. Перемена декораций, вот что ему требовалось. Свежий воздух. Другое окружение. Он поспешно шагал через тихий квартал, мимо причудливых старых домов, которые стояли там по меньшей мере полвека. Он продолжал ждать, когда отступит этот страх, этот священный ужас, но ничего не менялось. На самом деле под открытым небом Джон почувствовал себя даже хуже. Он почувствовал себя совершенно беззащитным: легкой жертвой с мишенью на макушке.

"О Господи, куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу?" - прозвучали в уме Джона слова из Священного Писания.

Джон пустился бегом. "Никуда, - подумал он. - Бог повсюду. Куда бы ты ни повернул, ты всегда смотришь Ему в лицо.

Если я побегу по этой аллее, Ты будешь ждать меня там. Если я сяду в машину и уеду из города, Ты будешь сидеть в машине рядом со мной. Если я нырну в подземку, Ты будешь ждать меня в тоннеле. Я могу включить телевизор и, возможно, забыть о Тебе на время, но это не заставит Тебя уйти. Я могу покупать вещи, чтобы выбросить Тебя из головы, но Ты все равно станешь передо мной, когда я устану от вещей".

Джон продолжал бежать, пытаясь избавиться от ужаса. Либо он спятил, либо Бог действительно преследовал его, - но и той и другой причины было достаточно для того, чтобы броситься опрометью по тротуару, обогнуть могучий клен и понестись по другой улице мимо горящих теплым светом окон и фонарей над входными дверями, а потом по темной аллее, где за ним с лаем погнались две собаки, через некоторое время отставшие. Да что такое с этими собаками - неужели они не видели, что Джон в беде, что Господь преследует его? Джон сознавал странность происходящего. Бог гонится за человеком по улице, а бедняга улепетывает во все лопатки, - но никто из местных жителей этого даже не замечает. Вероятно, им нечего бояться.

Бог неумолимо настигал беглеца, и Он ни капли не устал. Джон знал, что Бог в конце концов догонит его, но все равно продолжал бежать. Он не мог остановиться.

Он добежал до городского парка, служившего для игр и развлечений уже нескольким поколениям детей. Был поздний вечер, и в парке никого не было; качели висели неподвижно, бейсбольное поле пустовало. Джон, спотыкаясь, пересек лужайку, нашел столик и рухнул на скамейку, не в силах бежать дальше и в любом случае не видя в этом никакого смысла.

Он не мог скрыться от Бога, не мог перегнать или перехитрить Его. Ему ничего не оставалось, кроме как сдаться.

- Хорошо, - задыхаясь, проговорил Джон. - Хорошо. Ты меня догнал. Я больше не могу бежать. Я не могу бежать. И вот он я. Распоряжайся моей жизнью.

Эти слова до странности напомнили Джону слова, которыми он молился тридцать два года назад.

Кто ты на самом деле, Джон Баррет?

- А-а! - Он не смог сдержать этот крик. Он настороженно огляделся по сторонам. Но не увидел ничего, кроме пустого парка.

Я открыл перед тобой тайны человеческих сердец, и ты увидел их.

"Нет, нет, - подумал Джон. - Он собирается раскрыть передо мной мое собственное сердце, я знаю!"
А теперь я покажу тебе тайны твоего сердца.

Джон начал понимать, кто он такой. Он не мог отвести взгляд в сторону. Истина мощным потоком излилась в его дух, ум и душу, и он был вынужден посмотреть ей в глаза, признать и узнать ее.

Он не мог больше отрицать Истину. Душа его была полностью обнажена перед Господом.

- Сынок, - когда-то сказав Папа, - Истина преследует тебя по пятам и готова запустить в тебя свои когти и не отпускать, пока ты не обратишь на нее внимание.

Когти Истины причиняли боль. Они сдирали с него ложь, как коросту, и Джон несколько часов подряд истекал кровью, заглушая крики боли рукавом плаща - того самого плаща, который он принял от своего отца.

Наконец, почти в полночь, Карл вернулся в дом Мамы Баррет; бесшумно открыл дверь на заднюю веранду; старательно вытер ноги о коврик; осторожно, медленно повернул дверную ручку и, когда наконец щелкнул язычок замка, тихонько отворил дверь, стараясь свести до минимума ее характерный скрип, - и оказался нос к носу с Мамой, которая сидела за кухонным столом, читая Библию и поджидая его.

Карл представлял собой жалкое зрелище: покрасневшие от слез глаза, измазанное краской лицо.

- Ну и как ты? - спросила Мама.

- Препогано. - Карл не мог подобрать слова, более точно выражающего его состояние.

- Ты видел отца?

Вопрос привел Карла в раздражение.

- Я никогда не видел отца.

Мама подняла одну бровь и наставила палец ему в лицо.

- Да? А если честно?

- Я никогда не видел своего отца и не рвусь увидеть. Там и смотреть то не на что.

Мама поднялась из-за стола и поманила Карла пальцем. Он принялся было упираться:

- Да ну, перестань...

- Это ты перестань.

- Бабушка, я не хочу разговаривать с ним.

- Меня не волнует, будешь ты с ним разговаривать или нет, но меня волнует беспорядок, который ты устроил. Так что пойдем.

Карл последовал за ней. Он не сомневался в своей правоте, но все-таки последовал за ней через заднюю дверь и по дорожке в дедушкину мастерскую, быстро сообразив, как расстроила ее вся эта история.

- Священное Писание говорит: "Гневаясь, не согрешайте:
солнце да не зайдет во гневе вашем". Что ж, солнце зашло, но я еще бодрствую - и я уже устала, и неважно себя чувствую, и хочу отправиться ко сну, зная, что вы двое разберетесь с этим делом, вместо того чтобы шляться по окрестностям, словно два полоумных бродяги в индейской боевой раскраске.

- Бабушка, он просто снова начнет крутить все ту же заезженную пластинку!

Мама Баррет остановилась перед самой дверью мастерской и резко обернулась, чтобы взглянуть Карлу прямо в глаза.

- Нет, сегодня не начнет.

Она открыла дверь - тихо и плавно, словно отодвигая театральный занавес.

Карл переступил порог. Он молчал. Он мог только таращиться.

Там, в углу мастерской, стоял на коленях его отец Джон Баррет, отскребая краску от пола; медленно, размеренно он тер пол тряпкой, потом окунал тряпку в банку со скипидаром и снова тер. Он наверняка слышал скрип открываемой двери - и знал, что они смотрят на него, - но не обернулся и не посмотрел на них.

- Вы оба тут постарались, - мягко сказала Мама, - так что оба и расхлебывайте кашу. - Карл собирался объяснить, почему это бесполезно, но она подняла руку и потрясла головой. -Нет-нет, я привела тебя туда, где желаю тебя видеть. Вы испортили мою собственность, и теперь здесь командую я. Приступай к работе.
Карл оценил взглядом масштаб своего художественного выражения.

- Но это займет всю ночь!

- О нет, гораздо больше времени. Но сегодня вы начнете. -И она стала в дверном проеме со скрещенными на груди руками, всем своим видом показывая, что у него нет выбора.

Карл повернулся, несколько мгновений боролся с внутренним протестом, потом смирился и пошел мимо циркулярной пилы и сверлильного станка, вдоль верстака с развешанными над ним инструментами - и наконец остановился прямо у отца за спиной. Он еще раз взглянул на Маму Баррет, но она только указала пальцем на верстак.

- Вон там, в третьем ящике ты найдешь еще тряпки.

- А как насчет... разбавителя для красок или чего-нибудь вроде этого?

- У твоего отца есть банка скипидара. Уверена, он с радостью поделится с тобой.

А затем она захлопнула дверь, вставляя их наедине.

Карл перевел взгляд на спину отца. Джон Баррет переоделся во все старое: потрепанные джинсы - вероятно, дедушкины, - старая сингя рубашка, уже забрызганная краской, и пара стоптанных рабочих башмаков. Он ни капельки не походил на телеведущего. И продолжал работать, не произнося ни слова.

Карл нашел другую тряпку и опустился на колени поодаль от отца. Он начал оттирать от пола длинную полосу желтой краски, но наконец понял, что без разбавителя не обойтись.

Карл украдкой взглянул на отца. Глаза у Джона Баррет влажно блестели, лицо раскраснелось. Он недавно плакал. А возможно, все еще продолжал плакать.

- Можно взять у тебя немного скипидара?

Отец протянул ему банку, и взгляды их на миг встретились.

Глаза Джона Баррета смотрели на Карла, действительно смотрели. Между ним и отцом сейчас не было ни телевизора, ни камеры, ни сценария, ни телесуфлера, ни заготовленных фраз. Карл смотрел отцу в глаза и не мог отвести взгляд, пока сам отец не опустил глаза в пол.

Тогда Карл спохватился, с усилием отвел взгляд в сторону и продолжал лишь украдкой посматривать на отца, наливая на тряпку скипидар. Что-то в лице Джона Баррета изменилось. Трудно было сказать, что именно, но... сейчас оно казалось мягче. Беззащитное. Теплое. Человеческое. Даже покрытое легкой испариной. Возможно, Карл уже видел это лицо раньше, однажды вечером в квартире отца, в тот раз, когда он сказал: "Я прямо как Папа". "Интересно, как сейчас звучит его голос?"

- Знаешь, - решился Карл, - ты не обязан помогать мне.  Я один устроил этот кавардак.

- Я должен, Карл. - Голос звучал мягко, прерывисто. Джон Баррет взял обратно банку со скипидаром, намочил свою тряпку и продолжал тереть пол. - Я тоже устроил кавардак. Это наш общий кавардак. Мы потратили много лет на то, чтобы его устроить.
На это Карл ничего не мог возразить, поэтому просто продолжал скоблить пол. Желтая краска оттерлась довольно легко. Может быть, в конце концов, не такое уж это и непосильное задание.

Он увидел крохотную прозрачную каплю на полу, прямо под лицом отца. Потом другую.

- Эй... ты в порядке?

Отец отложил тряпку, сел на полу и вытащил из кармана другую тряпку - чтобы вытереть глаза и нос.

- О... думаю, в порядке.

- Ты опять слышал голос Господа?

При этом вопросе слезы снова подступили к глазам Джона. Он не мог говорить; он мог только утвердительно кивнуть.

Карл несколько мгновений переваривал сообщение, потом сказал:

- Тогда передай мне скипидар.

Джон передал ему банку, и Карл вернулся к работе - на сей раз над синей полосой.

- Надо сначала оттереть всю масляную краску. Акварель легко отмоется водой с мылом, так что она может подождать до утра.

Джон сунул обратно в карман тряпку, заменявшую носовой платок, и тоже вернулся к работе.

- Это - масляная?

- Да. Все желтые, синие и черные краски - масло. О красной не беспокойся, она легко смоется.

Некоторое время они терли пол в молчании, потом Джон сказал:

- Все равно что съесть целого слона, верно?

- Ага, - согласился Карл, знакомый с этой поговоркой. -Надо откусывать понемножку.

Они закончили работу около часа ночи и на цыпочках прошли в дом, чтобы принять душ и отойти ко сну. Карл лег в старой комнате Джона, а Джон взял несколько одеял и заснул на кушетке в гостиной. Скоро - возможно, через несколько дней - он возвратится в свою квартиру, но пока он хотел остаться здесь, в этом доме, рядом со своей семьей.

В субботу утром Лесли Олбрайт проснулась почти безработной. Накануне Бен не принял ее заявление об уходе, но посоветовал ей хорошенько все обдумать в выходные. По всей видимости, он заметил, что она разъярена, оскорблена, вне себя, готова плеваться от злости и, вероятно, не в состоянии принять взвешенное и разумное решение, о котором впоследствии ей не придется жалеть.

И сейчас, сидя в своей маленькой квартирке за утренним кофе и встречая новый день, Лесли уже была в состоянии понять, что Бен поступил умно. Крепкий ночной сон и утро нового дня дают человеку возможность взглянуть на вещи с другой стороны. Вероятно, ее работа стоит того, чтобы сделать еще одну попытку, еще один заход. В конце концов, она сама выбрала эту профессию, она училась и готовилась для работы именно по этой специальности - и в конечном счете, если все принять во внимание, это все-таки достойная профессия. Кроме всего прочего, если она уволится сейчас, то уже никогда не сможет разыскать доктора Деннинга, достать оригинал заключения патологоанатома и сунуть его под нос Тине Льюис. Уже ради одного этого стоило остаться в новостях Шестого канала и вынести любые неприятности.

Итак, решив для себя этот вопрос, Лесли перешла к следующему пункту повестки дня: отложила в сторону недоеденный сандвич, отодвинула чашку с кофе, освободив таким образом на столе место для телефонной книги. Что ж, с запросом на медицинские документы ничего не получилось благодаря стараниям милой Тины, и если в больнице отказываются давать телефонный номер Деннинга, пусть тешатся этим. Но если доктор Деннинг все еще живет где-то в городе, Лесли его разыщет. Первый шаг напрашивался сам собой: надо найти домашний номер Деннинга и просто позвонить ему. Лесли перелистала телефонную книгу и нашла страницу с несколькими Деннингами. Альберт Деннинг, Дэвид Деннинг... ага, вот он, Марк Деннинг, доктор медицины.

Лесли поставила телефон на стол рядом со справочником и набрала номер.

В трубке прозвучало несколько длинных гудков, а потом ответил автоответчик: "Здравствуйте, вы дозвонились в дом Деннингов. Сейчас мы не можем подойти к телефону, но если вы оставите ваше имя, телефонный номер и сообщение, мы перезвоним вам при первой же возможности..."

После гудка Лесли оставила сообщение: "Здравствуйте, вас беспокоит Лесли Олбрайт. Я друг Макса и Дин Брюверов, а также Джона Баррета. Я звоню по поводу вскрытия тела Энни Брювер, которое вы производили в мае этого года..."

Лесли оставила свой домашний и служебный телефоны. Ну вот. Это она сделала. Что дальше? Так, если она поищет в адресной книге, то, возможно, найдет там адрес Деннинга и тогда оставит ему записку в двери. Лесли принялась серьезно обдумывать этот шаг. Теперь она вела жесткую игру.

Джон осторожно отвернул угол брезента, открывая груду струганных досок, ребер и прочих деталей, назначение которых он уже точно не помнил.

- Да-а... сколько времени утекло.

И когда они вот так стояли в дедушкиной мастерской, глядя на заброшенную лодку, Карл вдруг осознал, что он просто смотрит - отстранено, молча, не хватаясь за идею с поспешным энтузиазмом. Еще позавчера мысль о возможности закончить строительство лодки вместе с отцом привела бы его в восторг, - но это было до вчерашнего падения с небес на землю.

Он падал долго и мучительно и боль при падении испытал невыносимую. Он до сих пор чувствовал глубоко в душе болезненные ссадины, на исцеление которых уйдет много времени. Конечно, он видел слезы прошлой ночью и даже, как ему показалось, увидел отца, своего настоящего отца, который работал рядом с ним. Но что это было сейчас? Представление отца о целебном свойстве времени? Поцелуй, призванный ускорить выздоровление? Карл не мог отделаться от легкого чувства раздражения. Отец делал верный шаг на много лет позже, чем следовало.

- Бабушка говорит, вы с дедушкой забросили лодку, когда ты уехал в колледж.

- Верно. - Джон принялся рыться в груде деталей, пытаясь рассортировать их и вспомнить, что есть что. - Это был наш совместный проект, работа, которую мы хотели сделать вместе. Думаю, именно поэтому Папа так и не стал заканчивать ее. Он ждал моего возвращения.

- Ты вернулся слишком поздно.

Карл был прав - Джон знал. Но малыш был излишне резок, а Джону уже хватало боли.

- Да. Да, верно, Карл. Именно так. Но теперь я здесь, и ты тоже, и нам надо принять кое-какие решения.

Карл просто смотрел на куски дерева. Да, именно куски -разрозненные, разбросанные на полу куски.

- Верно? - спросил Джон.

Карл был готов снова уклониться от разговора, но понимал, что поступит малодушно. Нет, он должен все проверить. Он должен знать все наверняка.

- Я не хочу строить никакую дурацкую лодку.

- Я думал, мы с тобой сможем закончить дело, которое начали мы с Папой. - Потом Джон осторожно добавил: 
- И я думал, мы можем поговорить.

- О чем?

- О чем захочешь.

Карл попробовал прямо взглянуть Джону в глаза, и Джон встретил его взгляд.

Да, он действительно собирался полностью раскрыться -если Карл правильно его понял.

- О чем захочу, значит?

- Послушай, едва ли это доставит нам удовольствие, но какой у нас выбор? Насколько я понимаю, мы можем либо принять существующее положение дел и прямо сейчас начать склеивать обломки, либо просто разойтись в разные стороны, уйти из жизни друг друга и оставить все ошибки неисправленными.

Проверь его, Карл. Нанеси пробный удар и посмотри, как он отреагирует,

- Почему вы с мамой разошлись? Джон поморщился.

- О Господи...Карл вскинул руки.

- Ну да, как же! Мы можем говорить о чем я захочу! - Он двинулся к двери.

- Слушай, дай мне секунду подумать, ладно? Карл остановился, а Джон сердито сказал:

- Ты сразу затрагиваешь серьезные и болезненные вопросы, действительно болезненные - и ожидаешь заранее приготовленных для тебя сообщений и комментариев или что-то такое? Ты считаешь, причина настолько проста?

Карл всего на миг задумался, потом кивнул.

- Да, считаю.

- Да неужели?

- Мама была эгоисткой, ты был эгоистом. Ты думал только о своей карьере, а она думала только о том, как бы не дать тебе - или любому другому мужчине - сесть ей на шею.

Джон открыл рот и уставился на сына.

- Тогда зачем спрашивать?

- Причина в этом?

-Да.

- 0'кей.

- Я так понимаю, ты обстоятельно обсуждал эту тему со своей матерью.

- Ее зовут Руфь.

- Ладно... Руфь.

- Должно быть, ты не особо хорошо к ней относишься. Теперь Джон взбеленился. У него с языка сорвалось ругательство.

- Что ты сказал?

- Я сказал... - Джон немного сник. - Извини... - Но потом он вдруг снова разозлился. - И с какой стати я должен извиняться перед тобой? Ты сам-то слышишь, как ты разговариваешь последнее время?

- Эй, я все еще грешник! Я не разговаривал с Богом, как ты!

Джон собирался было парировать и уже набрал воздуха в грудь, но потом сдержал готовые вырваться слова, протяжно выдохнул и просто улыбнулся, покачал головой, опустив глаза, и на миг задумался. Потом он поднял взгляд.

- Ладно, Карл. Ты хочешь найти со мной общий язык? Хочешь быть честным? Тогда скажи мне одну вещь. Когда ты разбрызгивал здесь краску вчера вечером, ты о ком думал?

Карл улыбнулся.

- О себе.

- Значит, ты думал не о бабушке с дедушкой и их уютной маленькой мастерской, не о неприкосновенности их собственности и не о том, как должен вести себя человек в гостях?

- Нет... я ничего не соображал от ярости. - И прежде чем Джон успел прокомментировать его слова, Карл добавил: -Но, как я уже сказал, я грешник. Я совершаю подобные поступки.

Джон обвел взглядом помещение - словно недоуменно переглянулся с инструментами и станками.

- Тогда послушай... дай другому грешнику маленькую поблажку, а? - Карл не нашелся что ответить, поэтому Джон продолжил: - Я грешник. Конечно... я грешник и совершаю греховные поступки. Это первый факт, который необходимо признать, когда встречаешься с Богом, - иначе ты нечестен. -Джон поднял глаза к потолку. - Ты больше не можешь оставаться подобием того портрета. Хорошая работа, между прочим.

Карл посмотрел на телеведущего под потолком - по-прежнему хладнокровного, собранного, безупречного, профессионального.

- Меня тошнит от этого портрета.

- Ну конечно, и мы оба знаем почему. Поэтому просто постарайся заставить Бога поверить в изображенного там человека. Не зацикливайся на этом образе! Бог видит его насквозь. Он знает, кто ты такой на самом деле, поэтому ты тоже можешь полностью раскрыться и быть честным перед самим собой.

Карл посмотрел на портрет, потом на отца, а потом вернулся к невыясненному вопросу.
- Так... что ты думаешь о Руфи?

- Я думаю... В первую очередь я думаю, что не хочу говорить о ней.

- Что ж... она тоже не много говорит о тебе. Но ты ненавидишь ее?

- Нет, ни в коем случае.

- Ты все еще любишь ее?

Джону пришлось прислушаться к своим мыслям, своим чувствам.
- Тогда я не сомневался в том, что люблю Руфь. Но сейчас, оглядываясь в прошлое, я могу сказать, что себя я любил больше. И теперь... теперь я просто не знаю, как мне следует относиться к ней. Если любовь означает только чувство, то она ушла безвозвратно. Если любовь означает обязательства перед другим человеком, то их у нас никогда не было.

- А меня ты любишь?

Джон несколько мгновений обдумывал ответ, прежде чем дать его:

- Возможно, ответ тебе не понравится, но едва ли он удивит тебя.

- Валяй.

- Я всегда любил тебя, Карл. Если брать слово "любовь" в самом широком смысле, самым общим планом, я люблю тебя и всегда любил. Но когда рассматриваешь вещи в узком, конкретном смысле слова, все начинает рассыпаться. Покуда любовь - это чувство, я всегда любил тебя, без вопросов. Но если любовь - это обязательства... Ты сам знаешь ответ. Себя я любил больше. - Джон хотел удостовериться, что Карл понял его. 

- Ну как... ты понимаешь, о чем я говорю?

Карл сморгнул слезу.

-Да.

Джон опустил глаза на беспорядочно разбросанные на полу деревянные детали.

- Я не знаю. Наверное... нет, не наверное, а точно... я всегда сожалел о вещах, которые мы с Папой оставили недоделанными, недосказанными, непрочувствованными. Мы оба упустили что-то, возможно... возможно, самое замечательное, понимаешь? А теперь... - Сильные чувства - любовь к сыну - захлестнули сердце Джона. - Я просто не хочу, чтобы мы с тобой тоже потеряли это. - Он вытер глаза и несколько раз глубоко вздохнул, стараясь справиться с волнением. Но не смог. Тем не менее он продолжил: - Карл, ты просто должен простить меня... пожалуйста... прости меня, и давай начнем все сначала. Давай... - Он не мог найти нужных слов.
В поисках ответа Карл перевел взгляд на деревянные детали на полу.

- Давай построим лодку.